Тем, кто решил, что это будет пародия на Довлатова, я сразу скажу: тут будет наоборот. То есть, без сомнения, я бы очень хотел начать какой-нибудь свой рассказ со слов “В ОВИРе мне эта сука и говорит…”, да что там, я считаю, что эти 7 слов настолько лапидарны, что я бы сразу после них точку поставил, и решил, что вот теперь пора или искать издателя, или тату-мастера. Но нет, подрезал я только ёмкость в заголовок.
Это будут несколько историй про моего отца, и мне пришло в голову их рассказать, когда как-то раз я понял, что слово “саквояж” для меня не французское, и не про путешествия, а скорее латинское и про больницу. Ну такое, как “ординаторская” или “комбустиолог”. И когда я слышу это слово, сразу вспоминается детство.
Мой отец был .
И саквояжем он называл свою сумку с медицинским инструментом, хотя она и саквояжем-то по определению не была. Саквояж с медицинским инструментом был у моего деда, папиного отца. А если папину эту кожаную сумку описать гуглу, то он скажет, что это называется “кожаный кофр для инструментов”. Вот примерно такая она была:
С этой сумкой отец по выходным ездил вместе со своим отцом в похоронное бюро “Ритуал”, где они подрабатывали, бальзамируя мёртвых людей. Странная работа, правда? Но есть вот такие люди, которые делают и эту работу тоже. А ещё в чёрном саквояже были все инструменты для того, чтобы купировать собакам уши и хвосты. Сейчас, кажется, выходят из моды собаки, которым по экстерьеру полагается резать хвосты и уши, а в моём детстве довольно часто к нам привозили ризен- и миттель-шнауцеров, доберманов и прочих боксёров, обычно мелких щенков. Их раскладывали на специальной скатерти, покрытой простынёй, давали наркоз и наводили красоту. Часто собак привозил папин коллега с очень экзотической фамилией Кнак. Как он выглядит, я уже не помню, но фамилия сейчас разблокировалась в воспоминаниях, пока писал. А ещё я, пока писал, почитал википедию, оказалось, что в конце 90-х было проведено много научных исследований и во многих странах мира купирование хвостов и ушей стало признано неполезным для собак и неэтичным по отношению к животным. Так что, возможно, это вообще профессия, которой теперь больше нет.
Мне кажется, что в детстве я этот саквояж недолюбливал. Потому что ассоциировался он у меня со всякими неприятными моментами в жизни. Я вам не рассказывал, что мой отец шил, как боженька? На даче до сих пор хранится джинсовая куртка, которую он скроил и сшил из двух пар пришедших в негодность джинсов (то есть джинсовых брюк). Пояс вместе со шлёвками выполнял роль воротника. А в качестве пуговиц выступали медные центовые монеты (где он их взял в начале восьмидесятых?), припаянные к клёпке-ножке. И Мама рассказывала, что когда ей нужно было сшить что-нибудь сложное на машинке, она просила отца помочь. Так вот, если бы он шил только одежду, я бы к саквояжу этому был, наверное, равнодушен. А он ещё несколько раз зашивал меня и моего мелкого брата.
Первый раз, когда это случилось, я не помню вообще. То есть помню только рассказы о произошедшем, а от первого лица у меня вообще никаких воспоминаний не осталось. Мой дедушка по отцу в очередной раз продал дом в одной деревне и купил дом в другой (он это делал примерно раз в год: то ему рыбалка в этой местности не нравилась, то соседи — дебилы, то молоко невкусное). И мы с родителями приехали к нему в гости на выходные. Мне было четыре года. И я пошёл кормить курочек. Не знаю, где я нашёл для них еду: может, мне дали какого-нибудь зерна, а может, я их кормил палочками и землёй, например. Четырёхлетний ребёнок всегда знает, чем накормить кур. И дальше подробностей я вам рассказать не могу, поскольку этого никто не видел, но мы можем с вами додумать их вместе. Или я очень сильно понравился курочкам, и поэтому петух взревновал, или я наступил ему на ногу, например. Но довольно точно известно, что я петуху в какой-то момент стал прям сильно неприятен. И он решил мне выклевать мой блестящий правый глаз. Предпоследний. И натурально клюнул четыре раза: два раза в переносицу, один раз в бровь и один раз в висок. А про четырёхлетних мы ещё знаем что? Что у них довольно петухонеустойчивая кожа на лице. И когда Мама с бабушкой прибежали меня спасать, я уже был огорчённый, весь в крови и, наверное, даже плакал немножко.
В целом, можно сказать, что мне повезло, потому что в глаз мне этот вонючий петух так и не попал. Но потом отец зашивал мне рассечённую бровь, и это было тоже сильно больно. А я ещё орал, и поэтому в одном месте швы разошлись, и пришлось шить второй раз.
Вторая история про зашивания снова касается брови. И, по-моему, снова правой. Левая бровь у меня вообще как будто сплошняком растёт, а вот в правой есть две проплешины. Этого просто не видно, потому что они у меня почему-то растут как у Брежнева, очень активно. А если не стричь периодически, то вообще как у Вия будут. Вы вот стрижёте брови? Ни один нормальный человек, наверное, не стрижёт.
Дело было так: мы с Павликом Корнауховым очень много в детстве катались с горок зимой. Почему-то в моём детстве было очень много горок. Прям как будто бы ютюб и телефонные игры потом были из этих горок сделаны, потому что в детстве моих детей мультики и видеоигры заместили почти полностью катание на попе.
Как бы вам объяснить, что такое было жить в 1985 году в Горьком на Малой Ямской… Ну вот знаете вы холмы? А много холмов знаете? А овраги? Вот мы жили прямо между холмами и оврагами. Вот я сейчас попытался нагуглить, как это выглядело зимой, но почему-то не могу найти фотографий тех времён. И вообще толком фотографии не могу найти. Наши любимые горки были на Почтовом съезде, на Набережной Федоровского и на Гребешке.
И вот как-то раз в субботу днём мы с Павликом катались от магазина “1000 мелочей” вниз. Это было особенное место, которое не каждый год было раскатано, потому что оно было, сука, опасное. Там первые метров двадцать пять была горка, потом летом там была тропинка, а зимой просто горизонтальный участок трассы в полтора метра, и за ним снова горка ещё метров на тридцать-сорок. Я мог бы использовать слово “трамплин”, но боюсь, что вы себе прям представите что-то грандиозное. Тут не было грандиозного. Сейчас я нарисую.
Катались мы, разумеется, на линолеуме. У мажористых детей были железные круглые ледянки, но тут ещё нужно иметь в виду, что железная ледянка имеет обыкновение закручиваться вокруг своей оси, и это некруто. А ещё я пару раз видел, как на такой ледянке дети въезжают в других детей, и некоторым это тоже не нравится. А у нас с Павликом были для некоторых более пологих горок санки и снегокат, но чаще всего мы фигачили на линолеуме. Вот сейчас я нечаянно разблокировал воспоминание: мой линолеум был сверху (верх при катании — это низ при ремонте) белый, а снизу на нём была коричневая ёлочка, как у паркета. И в две дырки была продета верёвка, чтобы держаться при езде и тащить за собой при подъёме.
Так вот, полдень субботы, яркое солнце, морозный день, ледяная горка на Федоровского. И нас на горке человек пять. И в какой-то момент я из шалости, стоя в очереди на спуск, подталкиваю Павлика в спину, мол, давай уже ехай. А он начинает ехать, но орёт, что был не готов. Примерно так он говорит: “АААА, Миша, ты дураааак, я был не готооооооов!”, а, как я уже говорил ранее, горка эта опасная, и неготовым с неё ехать ну вот не надо бы. И я начинаю прикидывать, насколько Павлик на меня обидится, если шлёпнется сейчас задницей об нижнюю часть горы.
А вы же уже поняли принцип работы этой горки, да? Я же для чего-то потратил два дня на картинку 😊 Ладно, я сейчас ещё одну быстренько нарисую. Точнее, сначала я лучше для масштаба покажу, как Павлик стартовал. Примерно это было вот так:
А ещё надо два слова сказать про Павлика. Он был моим первым другом в детском саду, потому что наши родители учились вместе в мединституте. И у Павлика было два прозвища: в детском саду его с лёгкой руки нашей нянечки звали Профессором (и подразумевалась, конечно, конкретная специализация: он был хорош в области кислых щей), а в его дворе на Заломова Павлика звали Чернокнижником. Почему черно-, я не знаю. Но Павлик носил очки, и много читал, поэтому -книжник. И он был ниже меня на голову, наверное. Сейчас найду фотографию, полюбас у меня есть. О, даже две нашёл ☺️
Так что, если вы думали (в целом справедливо), что я был упитанным ботаником всегда за книжкой, то вот вам факт: у меня был ещё более ботанический друг. И, разумеется, я себе уже представлял, когда слышал Павликов вопль, что мне скоро прилетит на орехи. И я устремился за ним вслед.
Но если Павлик орал, что он был не готов, но он хотя бы в этот момент сидел на линолеуме, и его неготовность была в большей степени моральной, он просто не собрался с духом, чтобы ехать, то я от растерянности просто сиганул на рыбку, пытаясь его догнать и спасти. И, получается, поехал я на животе и головой вперёд.
Я, может, и нарисовал свой полёт более эстетическим, чем он был на самом деле, но вообще-то при нормальном спуске на линолеуме и на попе этот трамплин позволял примерно один-миссисипи пролететь по воздуху, не касаясь льда. А это прям довольно долго, когда вам шесть лет, и вы средней отважности карапуз.
В общем, я приземлился на лицо.
Я не потерял сознания, но сразу понял, что что-то сильно пошло не так. В частности, я это понял по смене тональности Павликова крика. Если раньше там был страх с лёгким оттенком веселья, то теперь это уже был гораздо более чистый страховый тон. Потому что у меня по лицу текла кровища, и, видимо, достаточно активно.
Я выше упомянул, что каталось нас несколько человек. Так вот, один из них был паренёк, чей взрослый папа следил за ним. И Павлик принял совершенно правильное решение: он подошёл к этому дяденьке и попросил его о помощи. Но дяденька попытался как-то отмычаться, и не помочь. И тогда (дословно я, может, и не помню, но смысл был точно такой) Павлик сказал: “Дяденька, вон там лежит мальчик шести лет, и он разбил голову до крови. И если вы сейчас же не поможете, то я потом расскажу всем, что вы могли помочь, но не помогли, и вас обязательно осудят окружающие”.
А в соседнем доме с “Тысячей мелочей” жил папин сотрудник с работы, и я знал, где они живут, потому что пару раз мы были у них в гостях. И я своим слегка замутнённым рассудком сообразил сказать, что тащить меня надо недалеко: подняться наверх, и вот тут во втором подъезде живут Евстигнеевы, и оттуда можно будет позвонить моей маме, и она дальше уже разберётся, что нужно делать. Мне здорово повезло, что я запомнил подъезд и квартиру, а то бы дяденька меня не потащил, наверное, дальше. И ещё повезло, что жена папиного сотрудника была дома, и что она меня узнала.
Дальше пересказываю от Маминого лица. Звонит телефон: “Катя, привет, это Галя Евстигнеева, тут такое дело, Миша тут катался с горки около нашего дома, и вот сейчас он к нам зашёл… Он, в общем, с горки упал, и у него тут небольшая гематомка такая, и наверное, надо бы пару швов наложить”. А Мама в этот момент сидит нянчится с двухлетним Митей (лет до десяти моего брата звали не Димой, а Митей). И оставить его дома она не может. В общем, Мама звонит отцу на работу, говорит, чтобы срочно ехал домой, берёт снегокат, сажает на него мелкого Митю, и мчит на Федоровского. Там она сажает на снегокат меня, и везёт обратно, а Митя идёт рядом за руку. И вот этот момент она не помнит, но зато я помню очень хорошо, он наполнил меня ощущением героизма. Где-то на половине пути Митяй начинает канючить, мол, Миша уже давно едет на снегокате, а он маленький, но пешком идёт. И Мама сказала ему примерно так: “Ты что, не видишь, — у твоего брата рана?” Дальше я уже не просто ехал на снегокате, а мысленно возвращался с поля битвы раненый на своём верном Росинанте.
А потом приехал отец и снова меня зашил.
Некоторое время после смерти отца саквояж стоял в нижнем ящике серванта, там где лежали всякие инструменты для работы по дому. И за несколько лет медицинские инструменты перемешались со слесарными. Кстати, у нас дома было очень сложно найти просто ножницы, но зато я всегда знал, где лежат ножницы Купера, ножницы Рихтера и сосудистые ножницы трёх видов. Ну мне облегчало задачу, что они все лежали примерно в одном месте. Вместе с корнцангами и медицинским долотом. Когда мы переехали с Малой Ямской в 1999-м году, у нас в кладовке уже просто стояло два чемодана с инструментом: этот саквояж и чёрный кожаный кейс. Кейс был тоже папин, он с ним ходил в институт когда-то.
Кейс-кейс, это же по-другому называлось раньше. Дипломат, вот! Точно. Вот если бы я не был лентяй, я бы сейчас пошёл в НКРЯ, и узнал, какое название было больше в ходу в начале 90-х. Но мне кажется, что кейсом этот чемоданчик называли в мои институтские времена (у нас тоже было несколько выпендрёжников, которые с ними ходили), а во времена моего раннего детства эта штука у нас дома называлась дипломатом.
И, разумеется, у него была своя отдельная функция до того, как он переехал в ящик с инструментами и стал максимально нефункциональным контейнером для молотков, гвоздей и пассатижей. То ли в 1990-м, то ли в 1991-м году отец где-то урвал видеомагнитофон. Это было настолько экзотическим приобретением, что иногда друзья родителей приходили к нам в гости специально на киносеанс. Где-то или в прокате, или на рынке удавалось раздобыть кассету с очередным голливудским фильмом, и люди приходили в гости, чтобы вдесятером на пузатом еле-еле цветном телевизоре посмотреть про Индиану Джонса или про Рэмбо. Так вот, видеомагнитофон был настолько большой ценностью в доме, что между сеансами он хранился в сейфе, который был куплен одновременно с магнитофоном (я бы даже сказал, что это был один комплект, но сейф был старым советским несгораемым шкафом, который папа очень крепко прикрутил изнутри огромными болтами к стене). И поначалу вместе с магнитофоном в сейфе хранились и кассеты тоже, поскольку их было сильно немного. Например, пять. А когда кассет стало чуть больше, в сейфе их хранить стало неудобно, и они переехали в дипломат. Году в 1992 мне стали доверять самостоятельно включать себе мультики с видеокассет, поэтому я могу легко представить себе себя вот таким:
Детских кассет было ровно три: на одной были все серии “Ну Погоди!”, на другой — “Том и Джерри”, на третьей советско-японский мультфильм “Лоло и Пепе”. Ещё через пару лет появились ещё две детские, серия Диснея “Disney with Love” (на самом деле я сильно позже выяснил, что это была просто тематическая сборка из разных годов с разными персонажами) и совершенно чумовой фильм “Ловушка для кошек”. В общем, всё перечисленное я знаю наизусть с любого места в любом порядке.
А ещё “Ловушка для кошек” — это был первый фильм, на который я ходил в кино. Гугл говорит, что сеансы были в СССР с января по июль 1989 года. Значит, мне было примерно пять лет. Если вам в пять лет покажут в кино эту картину, считайте, что у вас было счастливое детство. Так я думаю.
И чисто для справки: следующие пять раз, которые я ходил в кино, я смотрел один и тот же фильм. Пять раз подряд. Это я ходил в летний лагерь в школе, и это было устроено так: утром мы приходили из дома, копали какие-то грядки, чинили старые парты, столовыми ножиками отковыривали старую жвачку со стульев и парт, потом был обед, а потом нас вели в Орлёнок. Но почему-то так получилось, что водили нас в одно и то же время на один и тот же фильм. На “Робинзона Крузо” с Куравлёвым в главной роли. Первый раз мне фильм даже понравился. Но после пятого просмотра, я попросил родителей, чтобы меня отправили уже на дачу, потому что слегка надоело.
Третья сумка, которую я хорошо помню — это квадратная сумка из кожзама, которая хранилась у моих дедушки и бабушки. Наверное, это был портфель моего отца, но раз на нём было написано про олимпиаду-80, значит, в школу он с ним ходить не мог.
В общем, к моменту, когда я встретил её в первый раз, в ней уже хранились игрушки. Но поскольку это был дом моих дедушки и бабушки, это были игрушки моего отца. Его собственные оловянные солдатики, пластмассовая конница с тачанкой, гипсовая собака и картонное поле, по которому, управляемая двумя металлическими штангами (с магнитом под полем), ездила машинка.
Вообще дедушкина квартира была, конечно, полна артефактов. Дулёвские фарфоровые игрушки, которые трогать было нельзя, бронзовый бюст Павлова, который трогать было можно, разломанная самодельная электрогитара. Мой отец в юности сделал из фанеры электрогитару. При мне она уже не работала никогда. Но мне это не сильно мешало на ней играть.
И последняя сумка осталась.
Думаю, что сейчас сумки-бананки переживают, как минимум, третий приход в моду… Ну как “в моду”, каждый раз, когда они приходили, они были популярны у разных социальных слоёв. Сейчас их носят в основном подростки, мне кажется. И я сам ношу тоже. Видимо я тренди-скуф. Косплею зумеров. Перед этим, кажется, лет 10 назад их носили хипстеры, которые пытались переосмыслить моду начала 90-х. А вот в первой волне, конце 80-х и начале 90-х эти поясные сумки были альтернативой борсеткам. Я с трудом себе представляю, чтобы мой отец носил борсетку. Совсем не в его стиле. А чёрную бананку он носил постоянно. А когда я как-то раз пришёл с ней в школу в старших классах, надо мной так посмеялись, что эту очень удобную вещь я убрал обратно в шкаф.
А ещё я с трудом себе представляю, чтобы человек носил оружие в борсетке. А это была середина девяностых, и я не знаю, как у вашего отца, а у моего в поясной сумке лежал газовый пистолет. Вот такие были времена. Надеюсь, он никогда его не применял.
Какой-либо обобщающей морали для всех этих детских баек у меня нет. Просто я иногда скучаю по папе, которого не стало, когда мне было двенадцать. И чем больше проходит времени, тем меньше воспоминаний в чистом виде у меня остаётся. Но мне бывает достаточно зацепиться мыслью за какой-то предмет из детства, и он разблокирует цепочку ассоциаций и образов, которых, я думал, во мне уже не осталось.
